28 августа исполняется 100 лет со дня рождения Аркадия Стругацкого. Их с братом книги стали настольными для нескольких поколений советской и российской интеллигенции. Цитатами из книг Стругацких многие разговаривают и сегодня. Какие-то их сюжеты оказались пророческими и удивительно актуальными, а какие-то теперь уже кажутся несколько наивными, но точно отражающими прежние иллюзии и надежды самих Стругацких и их читателей.
Аркадий Стругацкий родился 28 августа 1925 года в Батуми, в семье искусствоведа и учительницы. В 1926 году семья переехала в Ленинград, в 1933 у Аркадия родился брат Борис. Летом 1941 года Аркадий с отцом Натаном пошли добровольцами в ополчение, участвовали в боях на Пулковских высотах, во время блокады Ленинграда Аркадий строил оборонительные сооружения, работал в гранатной мастерской. В январе 1942 они с отцом отправились в эвакуацию, но по пути отец погиб. Борис с матерью эвакуировались позже. В 1943 году Аркадий Стругацкий окончил Актюбинское артиллерийское училище, в 1949 – японское отделение Военного института иностранных языков. Служил на Дальнем Востоке, в 1955 году демобилизовался и вернулся в Ленинград, но, не найдя работы, переехал в Москву. Свой первый фантастический рассказ он написал в 1946 году. В 1959 была появилась первая книга братьев – повесть "Страна багровых туч". Постепенно они выработали алгоритм совместной работы. Аркадий жил в Москве, Борис в Ленинграде, они встречались в Домах творчества для рабочих сессий. В начале 1970-х работали над программными произведениями – "Пикник на обочине" и "Град обреченный", которые очень долго не могли пробиться в печать. В 1976-м сотрудничали с режиссером Андреем Тарковским, создавая сценарий для фильма "Сталкер". Братья Стругацкие написали вместе множество произведений, ставших классикой научной фантастики, самые известные – "Трудно быть богом", "Понедельник начинается в субботу", "Улитка на склоне", "Обитаемый остров", "Гадкие лебеди", "Град обреченный", "Жук в муравейнике" и другие. Аркадий Стругацкий умер 12 октября 1991 года, Борис Стругацкий – 19 ноября 2012 года.
Корреспондент Север.Реалии поговорил с писателями Дмитрием Быковым, Александром Генисом, Виктором Шендеровичем и Олегом Лекмановым о том, что для них значит сегодня наследие братьев Стругацких.
"Никакого поражения зла нет"
– Какое произведение братьев Стругацких у вас самое любимое?
Дмитрий Быков
– "Далёкая радуга". Я написал её продолжение, настолько её люблю. Это вещь, над которой я всегда плачу. Я её начитывал как аудиокнигу, слёзы меня душили, вся режиссёрская группа прибежала смотреть на плачущего большевика. У Аркадия Стругацкого из написанного самостоятельно я очень люблю "Дьявол среди людей", у Бориса Натановича оба его поздних романа – шедевры.
Александр Генис
– Гениальная "Улитка на склоне", самая страшная книга Стругацких, абсолютный шедевр мировой фантастики. Ее герой борется против прогресса, счастливого будущего, где вещи не строятся, а рождаются. Это будущее – женщина. Биологическая цивилизация – антитеза нашей индустриальной мощи. Герой борется с неандертальцами, которыми являемся мы по отношению к будущему. Стругацкие, последние рыцари коммунизма, понимали его как свободный труд свободно собравшихся людей. И работали они в НИИЧАВО. "Понедельник начинается в субботу" – образец мира, в котором мы все мечтали бы жить, такой советский "Гарри Поттер". Но скоро они изжили этот мир. И дальше началось самое интересное, коммунар постепенно превращается в людена. А люден – уже не человек, это нелюдь, что-то за пределами утопии. Когда в утопию вглядываются слишком пристально, она становится антиутопией. Именно это произошло с поздними Стругацкими. Их эволюция – это самое интересное, что произошло в советской литературе вообще.
Александр Генис. Фото К.Гедаля.
Виктор Шендерович
– "Понедельник начинается в субботу" – это вызубрено наизусть, вошло в пословицы и было кодом, которым мы перекликались: "выбегалло", "забегалло", веселье, ранняя юность. Это одна из самых светлых вещей оттепельной литературы, она написана советскими людьми и по интонации, внутренней гармонии, свету очень похожа на рязановский фильм "Берегись автомобиля". Это застолье моих родителей, шестидесятники, пережившие Сталина, а дальше все будет хорошо, добро победит зло. Стругацкие прошли выразительный путь – дальше они становятся все более драматичными, трагичными, безнадежными, желчными. Уже понятно, что никакого поражения зла нет, а есть кровь на руках и невозможность изменить движение истории. Они, как никто, отразили движение времени от надежды 60-х к безнадежности. И это они еще Путина не застали в расцвете.
Олег Лекманов
– Я бы три книжки назвал, главные для меня: "Понедельник начинается в субботу", "Трудно быть Богом" и "Жук в муравейнике". Они мне кажутся самыми совершенными.
"Не забыть бы мне вернуться"
– Какое, на ваш взгляд, самое актуальное сегодня произведение Стругацких?
Дмитрий Быков
– "Пикник на обочине", конечно. Описание советского проекта. Да, наш город дыра, но в него сквозит будущее. И, наверное, "Гадкие лебеди", но они ещё ждут своего часа. Они ещё не сбылись. Когда будет разрушаться путинская Россия, вот тогда мы увидим "Гадких лебедей". И вот тогда хорошо бы вспомнить эти слова: "не забыть бы мне вернуться". Это, безусловно, будет мой девиз. Мне нравится очень "Град обреченный", но боюсь, его время тоже не пришло, эта вещь будет понятна лет через 10-15.
Александр Генис
– Самое актуальное, наверное, "Обитаемый остров", где изображена система пропаганды, чрезвычайно похожая на то, что происходит в России сегодня. И все та же "Улитка на склоне", предвосхитившая феминистский дискурс, показавшая, что мы должны быть на стороне женщин, а не мужчин. Как говорит одна из сестёр, воительниц, амазонок: "Вы там заигрались своими мёртвыми вещами, но вы не умеете рождать живое". Когда появилась впервые клонированная овца Долли, я написал, что она упразднила весь мужской пол.
Виктор Шендерович
– Для меня самая актуальная вещь – "Трудно быть богом". Невозможность ускорить время. Разочарование и печаль от невозможности ничего с Арканаром сделать, победить его: Арканар съест. Можно только напоследок взять двуручный меч, порубать что-то и потом оттуда убраться. 30 лет после братьев Стругацских показали весь драматизм и всю актуальность этой вещи. Она не воспринималась так драматично, когда мы читали ее в первый раз, чтобы догнать эту безнадёгу, потребовались десятилетия.
Виктор Шендерович.
Олег Лекманов
– Я думаю, самым актуальным может быть "Обитаемый остров", где главный герой попадает на планету с башнями, оглупляющими людей, которые становятся истерически преданными фашистскому режиму, правящему в этой стране. Они были мастерами эзопова языка, это роман о том, как уничтожают интеллигенцию, явно написанный после того, как Хрущев в Манеже орал на интеллигентов. Стругацкие умели изображать современное общество, как бы изображая будущее.
"Стругацкие предусмотрели всё"
– Что самое важное предсказали и поняли Стругацкие про страну, про мир?
Дмитрий Быков
– Стругацкие понимали, что перестройка пошла не туда, что всё рушится. Именно поэтому, когда Герман снимал "Трудно быть богом", он добавил в сценарий, что пока Румата сидел в Арканаре, мир Полдня на земле накрылся, некуда возвращаться. Это восхитило Бориса. Это придумали не они, но эта мысль была для них критически важна. В образе Араты Горбатого, половника, который поднял восстание, Стругацкие абсолютно точно предсказали Пригожина. Я не забуду, как там Ермольник говорит: "Ты останешься в песнях". Арата, к сожалению, не может возглавить сопротивление. Сопротивление возглавил Румата, и у него получилось хорошо.
Дмитрий Быков
Александр Генис
– Стругацкие предусмотрели всё. Мы живём в мире, который они придумали. Даже линию доставки. Каждый раз, заказывая что-нибудь в "Амазоне", я думаю – привет Стругацким. Но гораздо важнее их концепция прогресса, вот что по-настоящему актуально, и совершенно непонятно, как с этим быть. Книжка "Трудно быть Богом" переосмыслена сейчас. Я разговаривал, помню, с Германом на Радио Свобода, он сказал, что она стала неактуальной, так как в России демократию строят, а не фашизм. Господи, как он ошибался! Американцы пытались построить в Афганистане человеческую жизнь. Я позвонил Борису Стругацкому в Ленинград: "Как вы считаете, американцы в Афганистане прогрессоры или нет?" Знаете, что он ответил? "No comments". Я понял, что не первый об этом спрашиваю. Они создали мир, в котором все хотели бы жить. Предсказали миллион вещей, но не предсказали главного – как жить в будущем. Эта их проблема осталась и нашей проблемой.
Олег Лекманов
– Интересна эволюция Стругацких, начинавших как убежденные коммунисты, а дальше, как многие шестидесятники, прозревавших. Важнейшим событием для этого поколения стал вход советских войск в Прагу в 1968 году. И дальше они – как и Замятин, и Оруэлл, и Хаксли, – изображали, как подавляется свободный человек. И это очень важно, поскольку сейчас свобода снова подавляется в России. В повести "Хищные вещи века" герой оказывается на некой планете и вдруг видит – горят огни, и все кричат с одуревшими глазами: "дрожка, дрожка!" Стругацкие предсказали массовое одурение не только в России, но и во всем сегодняшнем мире. Это касается и увлеченности интернетом, которого тогда еще не было, и, например, того, как Европа себя ведет по отношению к Израилю.
"Орел наш дон Рэба"
– Ваша любимая цитата из братьев Стругацких?
Дмитрий Быков
– Слова, сказанные в частном разговоре: "Суку надо бить. Обязательно надо бить суку!"
Александр Генис
– "Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные".
Виктор Шендерович
– Все любимые веселые цитаты – из "Понедельника". "Сейчас здесь будет грязно. До невозможности грязно". Это сказал Роман Ойра-Ойра перед тем, как лопнул кадавр. И я в предвкушении этого момента в России.
Олег Лекманов
– Мы все разговариваем цитатами из Стругацких – как из Булгакова, из Ильфа и Петрова. Например, слова "Народу не нужны нездоровые сенсации, народу нужны здоровые сенсации" – это был маркер, по которому читатели Стругацких угадывали друг друга. А когда появился Путин, все увидели, как он похож на дона Рэбу, и стали повторять: "Орел наш дон Рэба". Стругацкие стали одной сплошной большой цитатой.
"Мы сами все Руматы"
– Если бы Румата попал сейчас в Россию, что бы вы ему посоветовали?
Дмитрий Быков
– Ровно то, что он делает в фильме Германа. Он не может убедить этих людей, но может погибнуть у них на глазах. Что, собственно, и происходит в финале. Когда он уезжает, мы понимаем, что у него перспектив нет.
Александр Генис
– Держаться подальше. Я не представляю, что Румате делать в России. Стругацкие сначала думали, что это такая приключенческая книжка в духе трёх мушкетеров, и, как всегда у них, получилось гораздо глубже. Это вообще проблема российской литературы: детские книги становятся взрослыми. Стругацкие же для пионеров были – и посмотрите, кем они стали: учителями, гуру нашего времени.
Виктор Шендерович
– Да как можно советовать Румате? Мы сами все Руматы, только без двуручного меча. Очень многие пытались быть Руматами – внутри Арканара при Доне Рэбе занять какую-нибудь высокую должность – и изнутри усовершенствовать Арканар до каких-то человеческих параметров. И всегда – либо их миссия проваливалась, надо было брать двуручный меч, или бежать, или становиться частью дона Рэбы, что чаще случалось. И вот мы видим этих людей "длинной воли" – цитирую Авдотью Смирнову, прости Господи. Вот Кириенко, вроде, не людоед, а потом глядишь – и уже людоед. Поэтому занять при доне Рэбе руководящую позицию и оттуда, как мифический Штирлиц, менять политику Рейха – это невозможно. В Арканаре тебя съедают, уничтожают физически. Как Навального, который был типичный Румата.
Олег Лекманов
Олег Лекманов
– Весь фокус в том, что Румата не может действовать. Интеллигентов, которых власть убивает, он спасает, но решительных действий предпринимать не может. И только в конце, когда убивают его возлюбленную, он видит крах невмешательства и начинает действовать, направо-налево убивать, но этого не понимают в его коммунистическом обществе. Его руки в землянике, а женщине, которая с ним дружит, кажется, что в крови. Так вот, буду честен, если бы Румата пяток российских руководителей пусть не прикончил, но хотя бы схватил и доставил в Гаагский суд, я был бы очень доволен.
"Облучатели внутри себя"
– Взорвать башни-излучатели – это выход или нет?
Дмитрий Быков
– В той ситуации, которая в романе, безусловно. Но на самом деле сейчас придётся взрывать гораздо больше, проблема в том, что люди, подсевшие на них, научились этот дискурс воспроизводить. Если они потерпят поражение, а они его потерпят, потому что остальной мир больше России, они будут себе внушать: "Мы самые лучшие, мы были слишком милосердны, поэтому проиграли. Надо было с самого начала ядеркой". Поэтому я думаю, что сегодняшняя итерация не последняя, и мы обречены на хунту, которая в сороковые годы придет к власти. Здесь вопрос в том, успеем ли мы бежать достаточно быстро. Люди научились строить облучатели внутри себя, каждый себе говорит: "Мы особая страна, у нас особый путь". Это делают не облучатели. Но это пройдёт.
Алесандр Генис
– Это очень интересная проблема. Ведь альтернативы были две. Наш Максим взорвал башни до конца. Но странник, который был там главным человеком и всё понимал, в отличие от Максима, сказал, что излучатели хорошо бы использовать для просвещения человечества. То есть с позитивным знаком пропаганду вести. Но она пугает еще больше, чем с негативным. Если посмотреть на историю человечества, бывает ли проповедь добра больше, чем христианство? Но почему-то она приводит к инквизиции. То есть это сложный вопрос.
Виктор Шендерович
– Построят другие. Это власть Отцов, ничего с этим не сделаешь. Ну, отведешь душу. Ну, приятно, конечно. Это не существует одно без другого. Стругацкие метафорически всё описали, хотя Оруэлл описал это до них, а Сорокин после них: объект более или менее понятен. Нет-нет, ты отведёшь душу, но не изменишь Арканара и этого острова.
Олег Лекманов
– Трудно сказать. В каком-то смысле в октябре, особенно в феврале 1917 года башни были взорваны, но дальше все развивалось по страшному сценарию. С другой стороны, после смерти Сталина – хоть это не был взрыв башен, но все пошло гораздо лучше. В 1991 году провал путча тоже можно считать взрывом башен, воздух очистился, а потом всё свернуло к Путину. Но я все равно не вижу другого способа – медленное воспитание, просвещение тоже не приводит к желаемым результатам.
"Очкарики, собравшиеся в лепрозории"
– Ассоциируете ли вы себя с кем-нибудь из героев братьев Стругацких? С мокрецами, выродками, прогрессами…
Дмитрий Быков
– Я больше всего похож на Изю Кацмана: поведение Изи, бородавка Изи, Изины остроты, всё это мне наиболее близко, хотя я прекрасно понимаю всю ограниченность этого типа, и что не он будет решать, но именно он говорит главные слова. Наше дело положить свой кирпич в храм культуры, а там хоть трава не расти.
Александр Генис
– Очкарики, последние могикане. наверное, это мы и есть. Я вчера читал, что за последние 20 лет количество американцев, читающих книги, упало на 40%. Так что мы и есть эти самые жуткие очкарики, собравшиеся в лепрозории книжной библиотеки.
Виктор Шендерович
– Естественно, мы все – выродки. Понятен ряд героев, к которым мы себя можем причислять – мокрецы, предатели, выродки, это очевидно. И, разумеется, Румата, не в смысле торжественного значения, а как попытка ускорить. Я никогда, правда, не пытался никуда пролезть наверх, просто характер не позволял, темперамент, но понятно, что себя ассоциируешь с этим рядом лирических персонажей Стругацких. Опять-таки, Роман Ойра-Ойра – это мои родители, мой отец, его друзья, это люди, читавшие Аксенова, глотнувшие воздуха свободы. А я сын шестидесятников, я тоже оттуда.
Олег Лекманов
– Я бы сказал, что главное – не превратиться в профессора Выбегалло из "Понедельника", в демагога, который ничего толком не знает, обо всем рассуждает безапелляционно и безграмотно. Хотелось бы, конечно, быть Руматой или Максимом Каммерером из мира Полудня, но я не чувствую себя достаточно смелым человеком.
"Чтобы осталась надежда"
– Как вы думаете, почему Стругацкие так любили открытые финалы?
Дмитрий Быков
– Я бы так не сказал. Разве что в "Улитке на склоне" – хотя там как раз всё понятно. Надо в безнадёжной ситуации сопротивляться. Вот это чистое самурайство. У них открытого финала нет нигде, даже в "Пикнике на обочине" финал, к сожалению, вполне определённый. Арчи погублен зря, потому что, если бы Зона, великая обманщица, не обманула, мы бы жили в другом мире. "Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдёт обиженный!" – это идиотская мечта Сталкера.. Если идти через мясорубку, у тебя ничего не получится. Все их вещи заканчиваются манифестом бессмысленного сопротивления. Ты не можешь переломить ситуацию, но ты можешь сохранить лицо. Вот и всё. Это великая мысль.
Братья Стругацкие
Александр Генис
– Они не знали, чем закончить. Все их сложные вопросы – без ответа. Сказать что-то позитивное не получалось. В молодости они все знали: счастье – это труд, понедельник начинается в субботу. Но чем дальше, тем больше они видели противоречий. "Хищные вещи века" – о том, что пресыщенное общество благополучия ещё страшнее, чем общество нищеты. Ничего хорошего Стругацкие не обещают. В классическом романе все кончается либо свадьбой, либо смертью. Для фантастики главная тема – контакт разных цивилизаций или, как у Стругацких, настоящего с будущим. И он абсолютно непредсказуем. В этом и есть весь фокус человечества: чем больше мы знаем, тем ниже горизонт предсказуемости.
Виктор Шендерович
– Тут раздается зловещий смех. В 1984 году рецензент журнала "Сельская молодежь" Э. Боброва написала мне, что авторская позиция заявлена неясно. От ясного заявления авторской позиции я бы выехал в Мордовию лет на пять. А открытый финал дает возможность во всей грозной очевидности поставить вопрос. Открытый финал – это честная уловка бесчестных времен, я бы так сказал. Те, кто проявляли авторскую позицию яснее, шли в лагеря. Или в эмиграцию. Но иногда и в открытых финалах все сказано достаточно ясно – как в "Трудно быть богом" про землянику, она же кровь на руках. И потом, их так мучали, корежили и коверкали цензурой, про это диссертации написаны.
Олег Лекманов
– Я думаю, что выбор в пользу открытых финалов связан с писательской эволюцией. В первых вещах побеждает коммунизм – как его понимали шестидесятники. Но они были честные писатели и видели, что коммунизм не побеждает, а писать совсем мрачные вещи не хотелось, они же были человеколюбивыми оптимистами. Поэтому, возможно, они так часто выбирали так называемый открытый финал, чтобы, несмотря ни на что, оставалась хоть какая-то надежда. Но в поздних вещах стрелка все же сдвигается в пессимистическую сторону.